Окончил я Великолукское реальное училище в 1903 г. на круглые пять, старые преподаватели говорили, что за 25 лет существования училища чуть ли не первый такой ученик. Я думаю, это было преувеличением. Хорошо обстояло у меня дело с математикой, физикой, содержательны были мои сочинения по русскому языку, была у меня известная систематичность, ведь и лет у меня было относительно порядочно — кончил на двадцатом году, но чтобы все я знал на отлично, нельзя сказать. В пять часов вечера я уходил на уроки и возвращался обычно в 11 часов, тогда садился за свои уроки, составляя конспекты по математике, физике; учить историю, языки не любил. Отдыхал душой и телом только в классе и на переменах, чувствуя осмысленность и твердость своих знаний и превосходство над товарищами. Помогал всем с удовольствием.
В 1903 году был принят по конкурсу аттестатов в Электротехнический институт, куда должен был внести 25 руб. (их не вернули); кроме того, держал и выдержал конкурсные экзамены в Технологическом и Горном институтах. Поступил в (Петербургский) Горный институт, куда по сумме баллов был зачислен четвертым. Когда подсчитал все свои ресурсы, то оказалось, что из 300 рублей, переведенных мне по завещанию крестной матери, осталось 71 руб. (дорога, гостиница, сшил форму, плата за учение 60 рублей в Горном и 25 руб. в Электротехническом съели у меня более 200 рублей). Пришлось искать уроки по объявлению в газетах. Нашел первый урок за 12 рублей в месяц, кроме того, три раза в неделю кормили обедом достаточно скромным.
Естественно, жадно впитывал все революционное, все запрещенное, идущее против существующей власти и несправедливости. Примыкал к левым группам, склонялся к народническому течению. Это происходило как-то инстинктивно, вероятно, потому, что сам был из деревни, привлекала известная романтика. При чтении запрещенных книг имел как бы уже предвзятую народническую точку зрения, это не позволяло хорошо, критически разобраться и составить правильное мировоззрение, основанное не на одном чувстве.
Началась японская война, был явным пораженцем, радовался разгрому русского флота, признавал формулу «чем хуже, тем лучше». Помню хорошо большевистскую речь студента Гапеева, она лучше всех разъяснила сущность захватнической политики царизма и недопустимость патриотических манифестаций.
В «Коноваловской истории» держался твердо с забастовщиками. Осенью 1904 года в связи с этим держал конкурсный экзамен в Путейский институт, был туда принят, но вернулся в Горный институт. Летом 1904 г. и 1905 г. готовил в семействе инженера Табурно одного к конкурсному экзамену в Институт, а другого просто репетировал (Дмитриевский уезд Московской губ.).
9 января 1905 года был в Петербурге (Ленинграде). Перед расстрелом у Зимнего дворца шел на урок, был у Александровского сада, дошел до Полицейского моста, свернул направо по Мойке, дошел до Гороховой, обошел по Загородному и Литейному и пришел на Пантелеймоновскую. Расстрел рабочих очень сильно подействовал революционизирующим образом. Жадно читались все прокламации и воззвания. Институты закрыли, уехал домой. Осенью 1905 г. был в Петербурге, бывал на митинге в Университете, Технологическом институте. Был делегирован в женский Медицинский институт для организации санитарных отрядов на случай вооруженных столкновений.
К рождественским каникулам уехал домой, где в начале января 1906 года был арестован становым приставом и препровожден сначала в Торопецкое, а затем в Псковское исправительное арестантское отделение. Туда пришло затем распоряжение департамента полиции о ссылке в отдаленный уезд Тобольской губернии. Но так как дело одновременно было передано в Судебную палату, то прокурор, обходя пересыльную губернскую тюрьму и случайно натолкнувшись на меня, высылку задержал. Это было время Первой Государственной Думы. Я просидел в тюрьме до конца мая 1906 г. Занимался там математикой, разобрал подробно I том Капитала Маркса, читал записки Лаврова, читал Дюринга — в тюрьме оказался какой-то дюрингист, который подсовывал мне сочинения Дюринга. Прочел и Антидюринга. Регулярно я вставал в 5 час. утра и усиленно, плодотворно занимался в одиночной камере. Когда под конец разрешили ходить из камеры в камеру, то я был недоволен тем, что мне мешали работать.
По выходе из тюрьмы я устроился на изысканиях Северо-Донецкой ж.д. у инженера Табурно, хорошего инженера, но совершенно беспринципного политика. Он сотрудничал в «Новом Времени» и согласен был сотрудничать в любой правительственной газете, у него не было ничего святого. В это время Судебная палата меня заочно оправдала, так как при обыске, благодаря большому самообладанию матери, которая под передником вынесла компрометирующую литературу (воззвания после 9-го января, «Царь Голод» Баха, ныне академика, книги Бебеля, Лассаля и др.), — ничего не нашли, и, кроме того, окрестные крестьяне, проинструктированные отцом, удачно меня выгородили своими показаниями.
Н.Г. Келль (Второй слева) и другие участники прокладки трамвайных путей. Петербург. 1907 г.
Кстати сказать, отец, несмотря на то, что был неграмотен и плохо владел русским языком, выигрывал сложные судебные процессы, состязаясь с заправскими адвокатами.
Аграрные беспорядки отец вполне одобрял. Он всегда говорил, что баронов нужно вешать и жечь — вероятно, в первую половину его жизни они здорово ему «въелись». Матери нравились революционные песни. Она была религиозна, но всегда внушала нам полную веротерпимость, говоря, что богу можно молиться где угодно, в какой угодно церкви. С богом я покончил скоро, вероятно, еще в реальном училище. В Горном институте я пришел на первую лекцию по богословию и сразу же убедился, что протоирей Кириллов несет чепуху. Формально, как лютеранину, мне богословие не нужно было слушать.
Летом 1907 г. до января 1908 г. был на постройке петербургского трамвая, по разбивке и прокладке путей от Смольного до Технологического института. За работу был премирован. Весьма щепетилен был ко всякого рода не только открытым взяткам, но и к взяткам в скрытом виде. Особую честность воспитали в нас отец, мать и старший брат Оскар. Они никогда не давали ни малейшего повода заподозрить их в какой-нибудь нечестности, которую на мельнице всегда можно было проявить. Прямо удивительно, откуда у отца и матери были такие твердые нравственные устои.
После свадьбы: Келли Николай Георгиевич и Евдокия Васильевна. Санкт-Петербург. 1908 г.
16 января 1908 года женился на сельской учительнице Евдокии Васильевне Васильевой , дочери крестьянина деревни Беседа, Ястребинской волости, Ямбургского уезда Петербургской губернии. Отец жены большую часть своей жизни (40 лет) был рабочим текстильных фабрик в Петербурге, но не порывал связи и с землей; когда начинала болеть грудь, уезжал в деревню. Мать жены — воспитанница воспитательного дома, родители ее неизвестны. Воспитывала жену главным образом ее бабушка, бывшая крепостная, оставившая о себе самые лучшие воспоминания по своей душевной доброте. Отец жены умер в 1929 году, мать в 1919 году.
С января 1908 года я был приглашен в качестве топографа геологического отдела в состав большой комплексной Камчатской экспедиции, снаряженной Русским географическим обществом на средства Ф. П. Рябушинского. В апреле 1908 г. вместе с женой уехал на Камчатку, откуда вернулся лишь в конце октября 1910 г., пробыв безвыездно там два с половиной года. Привез оттуда двух дочерей — камчатских уроженок . Поступил обратно в Горный институт.
Экспедиция на Камчатку. На лыжах близ Паратунки Н.Г.Келль и С.А.Конради. 1910 г.
Летом 1911 г. был на разведках асбеста на Северном Кавказе. Конец года был болен психическим расстройством, лежал в клинике Бехтерева в отделении для душевнобольных с 11.09.1911 г. по 10.01.1912 г. старого стиля.
В 1914 году работал на исследовании оползня в Крыму с профессором А. А. Борисяком, ныне академиком. На военную службу не был привлечен, так как имел белый билет вследствие вышеуказанной болезни. Затем получал отсрочки как инженер на заводе.
В 1915 году весной окончил Горный институт в Петрограде, через 12 лет с момента поступления в него. Был прикомандирован к Геологическому комитету, продолжая обработку камчатских материалов. В октябре 1915 г. переехал в Екатеринбург (Свердловск) для службы в качестве помощника управляющего аффинажным заводом, где через год был назначен заведующим лабораторией и правительственным пробирером, а затем и уполномоченным по приемке платины. Эти обязанности исполнял и при первой Советской власти в Екатеринбурге, в свободное время продолжая обработку камчатских материалов.
Участники Камчатской экспедиции и члены Географического общества. Сидят: Семенов-Тяньшанс кий и вдова Рябушинекого. Четвертый слева — Н.Г. Келль 1910 г.
[продолжение]