Маньяк, Фрейд и я.
Теперь звучит удивительно, но прямым толчком и причиной моего жгучего интереса к философии, послужил т.н. павлоградский маньяк, который орудовал на излёте советского союза в 90-х, в разгар перестройки, и которого я задорный и либидозно озабоченный дембель, пошел ловить в милицию.
Советский человек, к концу перестройки, напоминал отвратительное и безответственное существо, которому все чего-то были должны. А сам он вообще ничего не должен. Он просто ходил на работу и только по этой причине считал себя центром вселенной. Это сейчас он приобрел законченные формы социального банкрота, когда его планомерно и высокотехнологично лишили всего, а тогда он был всего лишь социальным идиотом, верящим в чепуху. Богатеньким социальным идиотом-геростратом. Идиотство советского человека формировалось постепенно. Не сразу. Началось это сразу же после второй мировой войны и дало реальные плоды, уже в конце 80-х, когда геростраты шли ломать свой дом. Но не это тема моего рассказа.
Культивировалась философия и мировоззрение рачительного и заботливого хозяина, слухи о существовании которого, сначала подспудно, а потом и открыто стали муссироваться в прессе, телевизоре, а затем и на перестроечных кухнях. Призрак рачительного хозяина бродил по совку и манил народ достатком, новизной, крутизной и хорошо забытым жлобством. Хозяина ждали все. Но хозяин, как тень отца Гамлета, постоянно маячил где-то, крутил фиги, портил воздух и постоянно куда-то исчезал с кассой.
«Хазяина нет!» - упорно бурчали граждане и несли свои кровные в очередное доверительное общество, сетуя на советскую ущербность. Когда же тоска по рачительному (явление которого постоянно задерживалось), начинала утомлять, а «позитивность некоторых реформ» не успевали забалтывать, и все начинали видеть картину банальной разрухи, демагогии и развала, начиналась экстренная... вера в народ. Под выборы. Мол, сейчас народ придёт, поднимется и скажет. Встанет и большой жилистой рукой, как на многочисленных советских плакатах, даст по башке одним и восстановит справедливость и порядок другим. Что это должен быть за порядок, в чём она, справедливость заключается, никто толком не знал, и знать не желал. Знали только одно: всё должно быть цивилизованно. Как ТАМ. Страна «какатамия» снилась всем.
Я где то слышал, что в тепличных агротехнологиях есть такая хитрая агрономическая уловка, как «напугать растение». Это когда в теплице, путём допустимого снижения температуры, растение как бы «пугают». Температуру снижают до плюс пяти, допустим на день или два и потом обратно. И растения, напуганное охлаждением, начинают просто чудовищно плодоносить. На радость предприимчивым хозяевам теплиц.
Так и тут, возможно напуганное голодом и дефицитами, перестроечной разрухой, войнами и полной неизвестностью, постсоветское население подобно огурцам в разрушенной теплице, начало неистово стремиться к веселью и совокуплению. Нор без размножения. Пир во время чумы, растянулся на десятилетия. Посев комсомольских эротических видеосалонов и статей про романтических проституток и интердевочек, Лолит, маленьких Вер, произошел в благодатную унавоженную почву советского обывателя. Заскучавшего, от сенсорного голода. Все женщины неожиданно оказались Сонечками Мармеладовыми. По умолчанию.
Помню свой очередной идеологический спор с женой, у коляски дочери, где она доказывала мне, что набоковская «Лолита» это шедевр мировой литературы и всё такое. А я горячо убеждал, что это клиническое описание девиантного поведения самоволюбленного эстетствующего типа, и оно не может быть тиражируемо, так как эффект от него, в конечном итоге, мало чем отличается от порнухи. Которую мы с ней же и смотрели. Я оказался ужасно старомоден и консервативен. Меня обвинили в зависти к успеху писателя.
Мне бы поменять философию и не становится в позу патриархального стоика, но. мы с женой, по советски, читали много и постоянно ругаясь, расходились во мнениях.
Никто собственно и не удивился, когда в моём родном Павлограде, вместо рачительного хозяина или великана народа, в конце 80-х и начале 90-х объявился. сексуальный маньяк.
Появление маньяка было логичным. Его следовало ожидать, настолько круто, вверх тормашками, перевертывался мир бывшего СССР. Рынок и эротизм хлынул в некрепкие совковые мозги, порождая барыг и проблемы ранней беременности. ***
Это допустим сейчас я понимаю, почти по Крафт-Эбингу, что когда культура перестает табуировать психополовую энергию масс, и стало быть не способствует ее сублимированному направленному участию в общественной жизни, цивилизация начинает закономерно кушать саму себя. То есть приходит в упадок. Из-за элементарного недостатка усилий по своему же поддержанию и регуляции... Вместо ремонта канализации, отстаивания социальной справедливости или творческого усилия, всё уходит в направлении гениталий и фантазии.
Чтобы удовлетворить эти сексуальные фантазии, нужны деньги. Побольше денег. Чтобы добыть побольше денег, чем это тебе даёт официально среда, нужно уметь залезть в карман к ближнему. Чтобы залезть в карман к ближнему, нужно не только перестроить свои мозги, нужно постоянно оглуплять этого ближнего. Чтобы оглупить мозги ближнего надо убедить всех в справедливости такого оглупления. Но тогда я воспринимал всё за объективную реальность. Мы ведь ощущаем и понимаем реальность, в рамках своего уровня социального и индивидуального сознания. Всё остальное нам кажется стихийным, природным и не подлежащим осознанному влиянию или воздействию. Поэтому рынок, развал, маньяк - это была стихия. Это природа. Так казалось. Но связь была. Я её чувствовал своей слишком впечатлительной и чувствительной натурой, и не безотчетно. Как бы там ни было, а бизнесо-половое безумие выковыривало остатки мозга у вчерашних неудачливых строителей коммунизма. Наносной и дурошлёпский советский пуританизм, сменялся таким же смешным и дурошлёпским бардаком. Собес срочно реформировался в публичный дом. И наоборот, публичные дома теряли свою былую романтику запрета и превращались в казённые грошовые собесы... Если первое десятилетие перестроечной бизнес и сексуальной революции сопровождалось дурошлёпстовм мелких лавочников, и развратом пока бесплатным, то потом всё подверглась системной монетизации, и приобрело цивилизованную форму рыночных услуг. А тогда всё было идейным. Бизнес и разврат.
Жизнь моего поколения, начавшаяся под девизом, что она (жизнь), должна быть обязательно в кайф (человек создан для счастья, как птица для помёта) сыграл со всеми нами, злую шутку... Половина моих одногруппников по профтехучилищу, где я учился до армии на сварщика, уже тогда в конце 80-х, наркоманила или пила. По-взрослому. Кое-кто, так и не вышел из того алкогольно-наркоманского пике... И уже в свои тридцать пять, я умудрился повидать могилы своих сверстников - покорителей успеха и кайфа. Я наблюдал эти полувоенные картинки, мельтешащие мимо меня, и думал, думал, думал.
Это потом, выжив, повзрослев и осмотревшись как смог, я понял, что пока народ неистово спекулировал, совокуплялся, бухал и кололся, и сходил с ума, постигая красоту индивидуальной свободы и вседозволенности, в стране шёл процесс судьбоносного размжевания и растаскивания общего добра: предприятий, должностей, служб и вообще социально значимых вещей, по отдельным карманам. Народ чувствовал, что с ним, происходит нечто грандиозное, но никто не мог понять, что именно...
Я тоже не понимал. И тоже чувствовал. И вместо того чтобы зарабатывать как можно больше денег, любыми средствами, бросить на это всю страсть своей авантюрной творческой натуры, я, правильный советский мальчик, пошёл в. милицию. Ловить вышеуказанного маньяка.
Не только потому, что там стабильно платили, и мать уже говорила, что мол, хватить шататься после армии. Меня просто очень возмущало существование таких неромантичных подонков. Меня, читающего тогда с женой Достоевского, и которого я ныне просто не перевариваю, реально и ужасно заинтересовал маньяк. ***
Слава о нём, об этом Павлоградском маньяке, разъезжающем на велосипеде, нагло и вызывающе творящего свои страшные дела с малолетними девочками, стала греметь по всему Союзу. Павлоградцы, даже загордились. Мол такое чудовище только у нас и могло . Но они ошибались: волна сексуальных преступлений, захлестнула весь перестроечный СССР. А в наш район, благодаря слухам и пиару по ТВ, даже приезжали туристы, из других городов, поглазеть на места страшной славы.
И вот, именно этот маньяк, который бродил где-то рядом с тобой, как в средневековом детективе, общее социальное напряжение и неблагополучие, мои собственные комплексы и страдания ребёнка, у которого произошел раскол в семье, и жгучий интерес к происходящему ВООБЩЕ, заставили меня, молодого милиционера, заинтересоваться темой. Ну и разного рода литературой. Началось с изучения криминального дела. С ним, нас молодых оперативников и патрульных постовых, которые должны были переодетыми в гражданку, патрулировать каждый на своём участке, знакомили под роспись. И надо сказать, что эта папочка, и документы в ней произвели на всех неизгладимое впечатление. Мы потом долго её обсуждали с товарищами, за пивом, уже после работы.
У некоторых, как и у меня, в то время уже появились свои дети, и наша тревога, ненависть к любым сексуальным маньякам и хорошая зарплата, стала определяющей. В большинстве своём, мы были простыми советскими парнями, готовыми в любую минуту, ринуться в последнюю смертельную атаку за Родину. Теперь, то я уже понимаю, что это не так уже было и плохо, для страны, для культуры, и для самой Родины. Но тогда. Чувство нашей противной бараньей стадности, неполноценности, нашей совковой серой однотипности, очень обижало и оскорбляло. Поэтому все выделывались, как могли. Во всяком случае, именно в этом нас убеждала массовая культура того времени. Нелюбовь к своей стране, скучной и неразвитой, пошлой и неправильной, была расхожим явлением, так как страна была плохая. Да и как эту любовь выразить? В чем?
Зато патриотизм и любовь к Родине, снова стали востребованы, уже после смены общественного строя, когда Родина изменилась, когда она была превращена в фирму, торгующую народным барахлом.
Поражённый папкой, я увидел образ наглого, хитрого, умного преступника. Как в голливудском кино. Злодей, оказывается, мог обманывать оперативную систему самых прожженных советских следаков и оперов. Это было конечно полной чепухой. Всё быоло значительно прозаичней, циничней и страшнее. Я раскрою тайну павлоградского маньяка в конце, а тогда, поражённый образом преступника, его хитростью и умом, я стал усиленно читать... Фрейда. Почему? Ну во-первых, о сексе. Во-вторых, об извращениях. В-третьих, мне показалось, что и во мне есть что-то подозрительное. Да и Фрейд продавался везде. Удивительно, но именно с увлечения психоанализом, его последователями, началось моё знакомство с разного рода философскими теориями и прочим.. Маньяк выедь такой хитрый и умный. И тебе надо стать умнее, чтоб его словить. ***
Тут я должен более ясно описать обстановку. Рыночные реформы 90-х и право частной собственности, индивидуализация культуры, эмансипация и сексуальная революция, как бульдозером сносили сначала советскую империю зла, в которой я родился, а потом и остатки былых социальных традиций (по большому счёту это были именно они), семьи, искусства, политики и прочего. Всё это сначала разрушило кучу семей, в том числе и семью моих отца и матери, своими соблазнами и ломкой представлений о допустимом, а затем, наконец, мою собственную семью. Именно так: социальные и культурные «реформы» ударили, прежде всего, и непосредственно по семье. Изнутри, как институту и остаткам общинного характера мышления, поведения и сосуществования, и которые преобладали у советского общества - в основном наследников культуры крестьян.
В этологии есть понятие как коллективная и индивидуальная стратегия выживания видов. Думаю, что в условиях общества оказавшегося в «эпоху перемен», обостряются обе эти стратегии, они варьируются и сплетаются друг с другом. Ясно было одно, общей семьи, общего государства как квази семьи, уже не будет. И это данность. До сих пор люди продолжают, на поверку, рассуждать общими понятиями, опираясь на прошлые советские представления, сути которых уже давно нет. Но иначе они не могут - другого у них нет.
А в самих «либеральных рыночных реформах» по сути, принципиально, не было ничего нового. Очередной всплеск, прорыв в массовое сознание животного эгоизма, ставшего доминантой поведения общества в частности и человеческой цивилизации вообще. Нарядившегося в яркие жупелы прогресса и впоследствии узаконенный правом частной собственности. Я просто был один из миллионов, кто попал под бульдозер истории, и всё моё достоинство или отличие, это только то, что я ПОСТОЯННО СОЗНАВАЛ ЭТО.
Но я должен был выживать, и потому перемены, вместе взятые, меня незрелого максималиста и романтика, обозлили и дезориентировали мировоззренчески. Пока я пытался осознать произошедшее и обезвредить в себе самом яды разлагающейся советской культуры, пока я наблюдал статистические процессы, моя собственная судьба была уже изрядно разрушена. Я попал в социально негативную статистику разводов. Если конкретно, то моя семья распалась. По сути на идейной основе. Реформы и эмансипация женщин разлучили меня с мои ребёнком: женщины уже не нуждались в статусе замужних, как наиболее социально приемлемом.
В результате последующих мучительных самокопаний и самоедства, изучений опыта подобных мне, из ближайшего окружения, я понял, увы, что с моими представлениями о браке, семье, любви и воспитании детей, искать нечего. Раз семья разрушается, а с ней и весь комплекс производных социальных традиций, то рассчитывать мне, с моим чуть ли не крестьянским советско - патриархальным домостроем, просто не на что. А в чудеса я не верю. Я должен был это философски осмыслить, чтобы иметь шанс на жизнь дальше. Семья катилась к чёрту, и с ней катился туда и я.
Говоря языком средневековых экзорцистов, я должен был обуздать и запрячь своих демонов, иначе они, эти демоны, запрягли бы меня. И потом, было бы легко, всё списать на свою собственную вину и бессилие, и смириться со стандартным вердиктом индивидуалистического времени - «сам (сами) виноват» во всёх своих неудачах и разрушениях». Это позволило бы, хотя бы, забыться, и разлагаться в приятном ерофеевском декадентстве. Как многие. Спиваться под Высоцкого, которого я не люблю. Но воспитание и размышления об истинных причинах моих неудач, умноженные на чувствительность, не давали мне шанса на стандартную «нирвану».
Неблагополучие семейное, и неблагополучие социальное, а также впечатлительность, превратили меня в потенциального философа. Всё по Сократу. Предоставленный сам себе, я ловил внутренние и внешние течения. Я работал чернорабочим. Я был коммерсантом. Я был вышибалой на рынке. Я работал в милиции и на телевидении. Я писал статьи в газеты и стихи... Мой возбужденный болезненный мозг требовал реализации. И искал чего-то, и вкушал, вкушал плоды познания самого себя, своего времени и своей судьбы, пытаясь найти ответы на неразрешимые вопросы.
Не то чтобы они были оригинальны мои вопросы, или трагичны. Нет. Они были абсолютно стандартны. Просто моя восприимчивость делала их фатальными. Устав от фатальности судьбы, я учился культурно лгать. Как все.
[продолжение]