МОЯ ЛОТЕРЕЯ
Счастливые люди никогда философией не занимаются. Потому что только неразрешимые проблемы и вопросы делают нас окончательно философами. Неразрешимые по разным причинам, внешним или внутренним. То, что решаемо, становится неактуальным само по себе.
Я всегда сознавал, что, не имея философского образования (это как раз никому и не нужно), и в том же время искренне увлекаясь философией, приобретаю некую дуальность. С одной стороны, я лишён академических стереотипных интенций современной философии, потому, элемент доморощенности в моем философствовании, безусловно, был, есть и будет всегда. С другой, это приятно избавило меня от всякой ответственности за последствия своих изысков, и страха, чем полна современная философия сегодня. Декларируемая философия, даже та, которая сегодня считается неформальной и авангардной, слишком труслива и осторожна.
Современная философия, будучи ограничена частными установками в сферах своего поиска и изучения, осторожно и некритически обходит стороной многие вопросы политического социально-экономического воспроизводства, фиксируя свое внимание на условно дозволенных направлениях: языке, культуре, художественных образах.
Как спекулянт скрывает истинную или изначальную цену товара, желая получить большую прибыль, так и нынешняя рыночная философия, пытается скрыть истину, знания и опыт, которым уже давно обладает человечество, но каждый раз забалтывается, препарируясь, разъединяет истину на отдельно продаваемые элементы, с большой наценкой.
Отсюда глобальная культура имитации. Во всем. В искусстве, в науке. В политике. Отсутствие образования даёт мне полное основание лезть своим любительским клювом в те сферы (возможно даже сам того не ведая), которые или отрицаются, или под запретом, или считаются давно уже решёнными или не предполагавшимися вообще. Отсюда прошу заранее меня извинить, если какие-либо мои мысли покажутся бессмысленными или слишком очевидными.
Философия - как волшебное зеркало, делает счастливых - несчастными, а несчастливых - условно счастливыми. Кастрированный Абеляр, экзистенциальные муки Толстого в Арзамасе, Паскаль зависший в карете с бешеными лошадьми, над пропастью или сидящий в тюрьме Боэций, пишущий о лебедях, или кто-то ещё там - суть одна.
Как самый что ни на есть представитель массы, в виде профсоюзного юриста, я не узнавал о проблемах бытия в кабинетной тиши, за чашечкой академического кофе, а волею судьбы оказывался сам в тех кондово-стандартных реальных социальных ситуациях, положениях и условиях, в которых мой воспалённый мозг требовал озарения. Мудрого объяснения или разрешения. То есть философии.
Как минимум - успокоения. Но АРГУМЕНТИРОВАННОГО. Именно так: я искал покоя, я переворачивал сознание наизнанку, или что-то в этом роде, я требовал гармонии своего сознания, уже из чувства самосохранения. Жизнь с её неотвратимостью познания (взросления и созревания) подбрасывала мне всё новые и новые «данные», создавая всё новые проблемы гармонизации познанного. С разных точек и в разных плоскостях. И в разных состояниях.
Эта работа по гармонизации сознания происходит постоянно. Как и во что, в какие имена вуалируются наши психофизиологические или биографические проблемы, появляясь в результате возбуждения нашей нервной системы психики, в неуёмность болтания и философствования, в коллекционирование насекомых или женщин, обжорство или современную фриккультуру - фактичеки не имеет значения. Мне выпал свой жребий. И я с ним, смирился.
Дело в том, что к юристам, как правило, ходят очень разные проблемные люди. Как правило, их приводит совершенно искажённые представление о реальности. И ты, выступая со стороны отчасти этой объективной реальности, отчасти специалиста, отчасти душеприказчика или психотерапевта, отчасти пастора и идеалиста, обязан им помогать.
Встречаются и весьма интересные «пограничные» типы. Но все философы. В процессе решения их жизненных проблем, приходится обсуждать вопросы ИХ жизни и бытия ВООБЩЕ, общества, государства, культуры и пр. Не зная Кантов и Хайдеггеров (а кто их там знает?), граждане могут демонстрировать весьма интересные повороты мысли. Попробуйте-ка их, убедить, в чем-либо, или разубедить, если это крайне необходимо не только им самим, но и для того, чтобы, просто сделать свою работу юриста!?!!
Мог бы я полноценно работать, без чёткого осознания своего социального положения, своего класса, гильдии. От этой ясности многим не по себе. Поэтому для одного сорта людей философы становятся просто невыносимыми, ненавистными и тяжелыми людьми, для других - святыми.
МОЁ КЛАССОВОЕ СОЗНАНИЕ
Известно, любой человек принадлежит к той или иной социальной группе, касте, слою, классу, и в его мышлении отражаются характер мышления этого слоя, касты или класса. Об этом по-разному говорят и марксисты, и позитивисты, и социология, да кто угодно. Люди судят о всех вещах в духе своего класса, группы и пр. Я принадлежу к великому глобальному классу неимущих обывателей, созданному по лекалам рыночного времени, или, традиционно выражаясь - мировым процессом глобализации и технического прогресса. Именно они, эти истуканы и идолы цифрового времени, научили меня наслаждаться всем, чем наслаждаться и гордиться, возможно, и не следовало бы. Но я наслаждаюсь, хоть и понимаю что это глобальный идиотизм.
Известная фраза профсоюзного лидера английских профсоюзников печати Томаса Данинга в XIX веке, которая вошла в марксовский Капитал «Нет такого преступления, на которое не пошел бы капиталист ради своей сверхприбыли» мною понимается иначе: нет такого преступления частного капитала (!), на которое не закрыл бы глаза современный массовый обыватель, ради продолжения своей сытой, спокойной и безответственной потребительской жизни.
Так и мы. Рождённые в идеологии успеха, мы, со своей житейской философией, согласимся на многое, лишь бы нас не трогали. Меняя ценности на удобства (Ежи Лец) нам ещё предстоит узнать истинную цену своего «биологического успеха» на планете, по отношению к другим живым мирам природы. Или по отношению к своим собратьям, просто живущим далеко и принесённым в жертву, ради красивой жизни метрополий.
То что, этот мой класс «класс мировых обывателей», порождённый мировой рыночной системой, ныне находится в фазе своей политически театрализованной утилизации, и то, что он сам это давно подсознательно чувствует - очевидно. Конвейер, по которому мы несёмся в пучину истории не остановить. И я, родившийся в СССР и получивший массовую, советско- обывательскую конституцию души (всё ж во благо советского человека!), достаточно легко обернулся обывателем уже капиталистическим, частнособственническим, глобальным потребителем рыночных общечеловеческих ценностей. В основном западных. Корпоративных. Те же ценности, только в профиль.
Если говорить исторически универсально, кризисом, можно назвать ситуацию, когда общество, будучи разделено на касты (классы, группы) по выживанию и взаимному политическому обмену (или истреблению), начинает чрезмерно накапливать в своих частных корпоратвных цивилизационных нишах ресурсы и знания, для своего собственного узкоклассового, узкокорпоративного воспроизводства, что естественно, происходит в ущерб воспроизводства остального человечества. Если с культурологической точки зрения, кризис, это рост эгоизма общества до его саморазрушительных стадий, это тотальная отчужденность людей друг от друга, их наивное контрпродуктивное убеждение, что они могут жить сами по себе, присвоив собственность и знания и запершись в своей каюте «Титаника», то с политэкономической, это болезненная капитализация общественного продукта в антивоспроизводственные для большинства общества активы.
Говоря проще ресурсы и капиталы, скапливаясь в корпоративных карманах, в средствах роскоши и средствах вооружения, создают смертельные тромбы в кровеносных системах общественного обмена...
ПЕРВЫЙ ОПЫТ КЛАССОВОЙ БОРЬБЫ
Свой первый опыт классовой борьбы, или подобного, я познал очень рано. В далёком детстве. Т.н. философия рыночных отношений, а с ней мораль и эстетика материального успеха, а также расслоение по принципу владения, стали отчетливо проявляться в советском обществе ещё с 60-х. В семью, где я родился, семью провинциальных инженеров-строителей брежневской эпохи, живущую в небольшом шахтёрском городке на востоке Украины, они ворвались с некоторым опозданием. Обладание импортными вещами, джинсами или хорошим магнитофоном, не говоря уже о мотоциклах и машинах, дачах или хороших капиталах, уверенно становилось более привлекательным и правильным социальным кредо, чем чистая и безмятежная совесть советского человека с партийного плаката.
Дело было в начале 70-х. Мы тогда должны были всей семьёй ехать к отцовской сестре и бабушке, в живописный, как мне тогда казалось, район Краснополья. Всё там восхищало меня. Первобытные запахи живности, иной непривычный для городского мальчика, сельский быт. А в двоюродного брата Сашко, веселый нрав и игривость которого, делали безоговорочным лидером всей нашей детской тройки, вместе с моей родной сестрой, которая старше меня на четыре года, я был просто, по-детски, влюблён.
О, эти волшебные летние вечера в селе, под сверчков, запах сирени и милые детские шалости!. Одно удручало. Эти поездки не очень любила моя мать. А я любил свою маму, и потому очень хорошо это чувствовал.
Дело в том, что семья сестры отца, тёти Аси, и моей бабушки Фроси, была как раз той самой, по нынешним временам семьёй успешных предпринимателей. А по тем временам - семьёй махровых спекулянтов. В отличии от моих родителей, они умели делать деньги. И потому делали их. Менялись мотоциклы и машины, строились большие заборы, сараи и хозяйство и всё такое прочее, грандиозно и основательно. На зависть. Откуда, был этот успех и достаток, было непонятно. Во всяком случае, для меня, пацана, это было чудесная взрослая тайна. Однако именно она создавало некоторое моральное напряжение и дискомфорт в отношения между нашими семьями.
Короче, родичи были весьма предприимчивыми, крутились вовсю и были совершенно не ровня нам - семье нищих городских советских инженеров. Потом уже, от матери, я узнал, в чём был бизнес. Деньги делались, как бы из ничего. Допустим, покупалась черешня на одном рынке, а продавалась на другом, в другом городе, под видом собственной. Желательно за сотни километров. Или рвались абрикосы в старых запущенных колхозных лесопосадках, как бы ничейных, и везлись на рынки где-нибудь подальше, допустим в Россию, где продавалась втридорога. В целях экономии и конспирации, спали в машине. Сурово, но искусство требовало жертв. Это было просто, прибыльно и азартно, что вызывало жуткий интерес, хоть и старательно окутывалось семейной тайной: как ни крути, а бизнес сей, а точнее спекуляция, в те времена была уголовно наказуема.
Мама не любила эту родню, так как видела скрытую и нервную зависть своего мужа, моего отца, математика и шахматиста, правильного преподавателя профтехучилища, висящего на доске почёта (или делающего вид такового) к их успехам. Мама была совершенно равнодушна к подобным успехам, тогда как отец психовал и вымещал своё недовольство и неудовлетворённость жизнью, именно на ней, на своей жене и моей матери - романтичной белорусской бабе, любящей петь.
И всё же, я по-детски любил эти поездки в село, с их колоритом и насекомостью, как любой ребёнок любит смену обстановки, условную свободу и раздолье для игрищ. А мама, моя милая мама, подчинялась, не сколько мужу, сколько нашему с сестрой желанию развлечься на природе. Потому безропотно везла нас в Краснополье под Днепропетровском, в стан неравных родичей, но усиленно тянущих свои улыбки навстречу.
Однажды, когда очередной сельский вечер спустился во двор и родня, поев, сидела среди комаринных туч на крыльце, как на некоем возвышении, а мы, детвора, мельтешили перед глазами взрослых, вполне логично и ожидаемо зашла речь о нашем воспитании, успехах в учёбе и т.д. Надо сказать самая унылая и досадная тема, когда вокруг такое веселье. Ни Сашко, мой двоюродный брат, ни я, естественно не могли похвастаться успехами и оценками, как допустим у моей родной сестры - отличницы и примернице во всём. Тут мы с двоюродным братом были удивительно похожи - два рослых ленивых лоботряса, у которых на уме были только гульки. Что угодно, только не уроки, школа и успеваемость.
Нас обсуждали долго, со вкусом и подробностями, сверлили, корили, говорили о нашей лени и нежелании заниматься спортом, пока кто-то, не предложил нам с братцем Сашко, побороться. Мол, раз вы оба такие, ленивцы, пройдохи и неучи, так хоть покажите кто из вас спортивней и сильней. Слабо?
Моей матери сразу эта идея не понравилось, а вот остальных охватил настоящий ажиотаж. Деваться нам с братцем было не куда. Подбадриваемые возгласами и подначиваемые со всех сторон, мы покорно пошли вниз, в огород, и прямо под вишней, на ристалище в метрах двадцати от зрителей, взглянули друг дружке, и правде в глаза: нам теперь предстояло доказать своим семьям, сидящих вверху, как на трибунах, что мы достойны их любви и уважения. Хоть мы и лентяи, лоботрясы и негодяи.
Поначалу, всё казалось милой и смешной затеей, шуткой, игрой, и я, очарованный нежным летним вечером, каникулами и запахами навоза и огорода, улыбался всему и вся... В том числе и своему старшему двоюродному брату, который теперь как-то очень не по доброму теперь не меня смотрел. Сашко, был крепкий сбитый сельский хлопец. К тому же старше меня почти на два года и потому наш поединок быстро превратился в избиение младенцев. Младенцами как вы понимаете, оказался я.
Брат пыхтел как трактор, он ломал меня безжалостно, понимая, что на него смотрит вся его родня. Потому подкачать и стратить, он не мог никак. Я конечно тоже не хотел никого подкачивать, особенно маму, но от моих физических возможностей толку было мало, и очень скоро я очутился просто на земле. Сашко же, подбадриваемый своей роднёй, и для которого это был отличный шанс реабилитироваться за все свои многочисленные хулиганские проделки, одним махом, давил меня, своего соперника отчаянно, со всей силой, массой тела и желанием понравится своим.
Еще немного возни
Вскоре, обессилев, я вдруг с холодком почувствовал, что он, мой братец, подбадриваемый своей роднёй с далёкого крыльца и в порыве ярости, уже просто меня душил! Это был перебор, но Сашко продолжал. Некоторое время я ещё пытался вырваться, выворачивался, извивался, но силы были неравны. Брат вошел в раж и уже не замечал почти полного отсутствия сопротивления с моей стороны.
Ещё через пару минут, я попал в мертвый захват, и стал просто задыхаться. Мне становилось дико, удивительно и больно одновременно, ведь меня душил мой любимец, мой брат, в котором я не чаял души!. Я ведь смеялся каждой его шутке и слову. Я обожал каждую гримасу и выражение его веснушчатого озорного лица, и теперь, с чудовищной медвежьей безжалостностью, этот мой братик меня душил!
Зрители, хоть и не все правда, были в восторге.
Я пытался было крикнуть, чтобы остановить, наконец эту дикую игру, постепенно превращающуюся для меня в кошмар, но поединок наш, если происходящее можно было назвать поединком, всё продолжался по какой то немыслимой и неумолимой логике. А крик мой, из сдавленного горла, уходил просто в землю, к которой я был намертво прижат массой тела двоюродного брата.
Неожиданно, меня охватил настоящий ужас. Я надеялся, что мой проигрыш, полный и окончательный, со стороны, был уже виден всем, однако. меня всё ещё, почему-то, продолжали душить. Медленно и неотвратимо. Это было невероятно и удивительно, но наш поединок продолжался!
Минута прошла, вторая... Всё продолжалось... Борьба с братом продолжалась. Он входил в ещё больший раж. А взрослые, сидящие вдалеке это не видели. Но я этот раж испытвал на своей шкуре. Дышать было уже просто нечем.
Я не мог поверить, как такое может быть! Как ВООБЩЕ ТАКОЕ МОЖЕТ БЫТЬ?
Ау взрослые, что с вами? Помогите, неужели вы не видите что я ВСЁ? Веснушчатое лицо брата перестало быть милым и озорным. Оно дышало злобой и ненавистью прямо мне в глаза.
В следующий миг, мне стало отчетливо казаться, что меня банально и просто убивают. Как недостойного и не оправдавшего надежд семьи. Но ведь это неправда! Однако зловещая игра продолжалась, а моих сдавленных криков, а точнее попыток закричать никто не слышал и не замечал. Я слабел и задыхался!
Шок. Я не мог понять, неужели вот так, при всех, под задорный смех и возгласы родни, меня могут прикончить? На потеху. В игре, на глазах у собственных родственников?..
Сделаю небольшое отступление.
[продолжение]