РЫНОК И Я
В результате реформ я искренне поверил в рынок, в бизнес и не оставлял попыток встроиться в этот мир, сыграть по его т.с. официально декларируемым правилам, правилам успеха и «открытых возможностей». Время перестроечных реформ и сексуальных революций говорило мне, давай дружок, рви, дерзай, лови удачу. И я дерзал, ловил и рвал. Однако, пройдя цепь весьма драматичных ситуаций на сей счёт, я навсегда оставил иллюзии и попытки, как глубоко наивные, бесперспективные и даже вредные. Но видит Бог, я не сидел, сложа руки, хоть развал семьи полностью лишил меня стартовых капиталов. Мне довелось работать и в шахте, и в милиции. Я был охранником на коммерческом рынке, типа вышибалы и телеоператором и журналистом на телевиденье. Как корреспондент я писал статьи в газеты и пытался стать успешным частным предпринимателем. Всё это напоминало игру. И во время этой игры я с любопытством рассматривал как себя, так и людей, оказывающихся рядом в той или иной ситуации.
Проблема была в том, что для меня изначально, абсолюты и императивы лежали не в умозрительной плоскости идей, а в нравственной. «Любая философия и теория глупа, безнравственна, если она не учитывает ответственность человека перед обществом» - эта философия мне всегда мешала, и мои моральные принципы и убеждения, напоминающие красивую общественную сказку мешали жизни, эпохи реформ. Это было не нужно. Я рассуждал как христианский фанатик инквизитор, с советским воспитанием. Я подсознательно отторгал этот мир, и новый мир чувствовал это и отторгал меня, вместе с моей общественной сказкой, как инородное тело. Но я перестраивался.
Так, весьма существенный период своей жизни, я пытался сделать карьеру редактора газеты, условного писателя и журналиста, к чему, был склонен всегда. Но став под конец своей активной жизнедеятельности философствующим юристом, председателем свободного городского профсоюза, который я и сотоварищи создали, я понял что именно только так могу встроить себя, как корягу, в общество.
К примеру, из милиции, меня уволили за служебное несоответствие. Я стал предлагать начальству некие нестандартные интеллектуальные (как мне казалось тогда) методы работы и раскрытия преступлений, и совершенно отказывался писать рапорта на сослуживцев, кошмарить и прессовать случайных терпил, обывателей и алкоголиков - наш привычный провинциальный контингент. Быть долгое время охранником - вышибалой на рынке, было опасно. Это денежная, но очень рискованная полукриминальная работа, и она сразу не очень меня привлекла, так как кроме как получить рано или поздно в очередной разборке по голове, или очутится с ножом в спине, где-нибудь посреди двора, иных перспектив было маловато.
С шахты, куда я устроился, чтобы зарабатывать и поднимать маленькую дочь, пришлось уйти, когда, вознамерившись создать комсомольско-молодёжное звено по обслуживанию шахтного конвейера, я вольно или невольно посягнул на сложившуюся там иерархическую зарплатную мафию. Это когда фонд зарплаты по бригаде распределялся не по работе, а по близости к начальнику шахтного участка, плюс «подснежники». Неважно сколько и как ты работаешь, главное ты должен быть близок к начальнику. Я проявил настойчивость в перестроечном пафосе и дошёл до директора и зама по производству со своей идеей. Я предлагал, как мне казалось, передовое решение вопроса, с экономией для шахты, и с выгодой для себя любимого и своего звена, таких, же как, я пацанов. По моему предложению, мы трое, во главе со мной (естественно!), должны были начать делать работу целой бригады. Но и оплату получать соответствующую. Смеха ради, скажу, что мы, её собственно и делали всегда, фактически, за всех, но оплата труда размазывалась на непонятно кого.. В том числе и на «того парня»... А нам хотелось справедливости...
Моя молодёжная инициатива подрывала сложившийся «традиционный порядок» на участке.
Буквально через недельку моей борьбы, хождений по инстанциям, во время очередной смены, глубоко под землей, в темноте, обеспокоенные моей комсомольско-рыночной активностью, сослуживцы, взяв меня под белы ручки, подвели к «гезенку». Это такая огромная дырка - сток для мусора и породы между шахтными горизонтами, глубиной в сотни метров. Подвели и сказали, что если я не угомонюсь, то могу, «случайно» оказаться там, внизу.
Обычно такие «тонкие» намёки, принято понимать сразу, если вы конечно не Джордано Бруно. Я не очень люблю астрономию и этот холодный звёздный мир над собой, в отличии Канта. Поэтому, не вписавшись в коллектив, как белая ворона с красным пером в активистской заднице, попав в условия невозможные для спокойной работы, я конечно же уволился. Мне не хотелось, когда-нибудь всплыть как бревно на поверхность, среди породы, грязи и мусора и этим увеличить статистику несчастных случаев, и без того высокую.
Я устраивал видеосалоны и платные библиотеки, я возил покрышки из Ижевска и ездил с украинской копчёной колбасой в Москву, в поисках приработка, я пытался быть спекулянтом, как все, но заканчивалось всё это либо печально, либо в лучшем случае ничем. Бесшабашность и ненастоящность всего того, что я делаю, и что со мной происходило и с моим товарищами, совершенно не давали мне возможности стать кем-то определённо.
Я смотрел на себя и своих друзей, таких же обалдуев как я сам, со стороны, и дико хохотал. Я хохотал над призрачностью всего, что мы делаем, во что верим и о чём мечтаем. Как пыль людская, слетевшая с разломанных плит советской империи, мы витали в воздухе... И долго не могли улечься.
Работал я и на местном ТВ. С телевиденья же меня попросили, когда я сняв предвыборный ролик-расследование, на заказ, оказался неожиданно, очень популярным журналистом в своём городке, а мой босс, заказчик, который победил на этих выборах и таки стал мэром города, посчитал это недопустимым. Мне бы тихо кушать. Но.
В своей самостоятельности суждений, на фоне своей популярности, я стал слишком независим, и что называется «словил звезду». Я стал слишком свободно высказыватся. Меня любили женщины, я купался в провинциальной славе, и слава купалась во мне.
Новый мэр - как бы мой босс и коллега по борьбе за власть, после обживания в образе главы города, тайно распорядился, чтобы меня уволили. С телевидения. Я узнал об этом чисто случайно, от секретарши, которая мне симпатизировала и которая услышала разговор мэра, своего непосредственного руководителя, с директором ТВ.
Это правильно. Власть и популярность должна быть у тех, у кого она должна быть, а не у неуправляемых мальчишек - выскочек, баловней судьбы, очень беспокойных и непрогнозируемых созданий.
Мимо шли люди, люди, люди. И всё это подлежало осмыслению. Философскому.
ПОПЫТКА БЫТЬ БИЗНЕСМЕНОМ
Много чего было, всякого, что будоражило мои мозги, и заставляло думать и философствовать рад и сохранения души, но наверно самый любопытный, хоть и суровый урок я получил, пытаясь как-то, в очередной раз стать успешным редактором газеты...
Дело в том, что я активно писал и печатался, и как бы профессионально созревал, независимо от желания. Вскоре настало время, когда в деле организации печатных изданий, где я уже проработал достаточно долго, и набив массу шишек, от внештатного журналиста до выпускающего редактора, я стал вполне себе определённым специалистом. Наступил момент, когда меня стали уже приглашать, просто уже как организатора, как стартменеджера, чтобы помочь начать и раскрутить новое издание.
Каждый раз я пробивал девственную плеву нового массмедиа: я разрабатывал дизайн, идею, структуру издания, обучал людей и налаживал первые реальные выпуски и сбыт печатной продукции. Я осеменял идеей массы и рождал смыслы существования и работы целых коллективов людей. Мне это нравилось - я чувствовал себя, чуть ли не Демиургом. Время диктовало нужду в новых и новых СМИ и я был кстати.
Дальше издания жили своей жизнью. Я же, как свободный художник снова уходил в тень. Это меня вполне устраивало, так как опыт показывал, что моё стремление к независимости, и мнение по массе вопросов, чаще всего не устраивало практически всех учредителей этих самых газет, журнальчиков, и пр. то есть тех, кто меня же и нанимал, для их создания. Это было естественно, ведь я решал пусть и временную, но творческую задачу, требующую самостоятельности и креативности мышления, умения сориентироваться в людях и в вещах, в модах и вкусах. А моим временным попутчикам - учредителям, как правило, богатеньким буратинам, с денежками и связями, нужно всего лишь одно: хорошее вложение их монет. Ну и расширение сферы своего влияния на рынок. Не более. Поэтому меня терпели постольку поскольку. Но рано или поздно начинались тёрки и непонятки, претензии и скандалы. Зная это заранее, я не доводил до греха и уходил красиво. Заблаговременно и по-хорошему.
Я был как Боттичелли нанятый барыгами Медичи, рисующий и продающий им свои картины - газеты и потому чувствовал наверно, то же самое, что и он. Это сейчас все печатные издания принадлежат тем или иным медиахолдингам, а тотальный Интернет завоевал все ниши и сферы информационного и психо-эмоционального воздействия на массы, а тогда в 90-х и начало 2000-х, газеты и ТВ представляли из себя реальный актив по силе влияния и внушения, и были сферой беспощадной борьбы бизнесбаронов всех мастей и уровней, от местного до всеукраинского. Потом я узнал, что и в мире происходило всё то же самое.
Но однажды я изменил себе и таки вошел в состав учредителей СМИ. Основной финансит, назовём его Олег, оказался очень радушным и доброжелательным человеком. Широко и перспективно мыслящего. Да тут ещё и кризис украинского медиарынка, идущий вместе с кризисом украинской экономики вообще, заставили меня задуматься о более стабильном зарабатывании денег на жизнь, чем моё горделивое и свободное творчество фрилансера. Да и карьеру сделать хотелось. В конце концов. ***
Олег обладал финансами, связями, респектабельностью, высоким уровнем бизнеса и прочим. Я же обладал только знаниями и умениями. Он был не против полного финансирования своей стороной проекта, я же не соглашался. Пусть я беднее, но мы ведь партнёры! Решено было условно поделить наши совместные учредительные взносы на две части. Первая - затраты на типографию, и вторая - затраты на оплату труда. Мне досталось вторая. Если первая требовала сразу конкретных и непосредственных денег на типографское печатание тиража, то вторая зависела полностью от моего умения заработать, найти рекламодателя, договорится с подрядчиками и прочее. Срок первичной раскрутки издания был определен в пол года.
Поначалу всё шло шикарно. Я внедрял инновационные и самые демократичные методы подачи объявлений в газету, через SMS сообщения, я делал нетривиальные публикации и дайджесты новостей из сферы политики, культуры и искусства. Я печатал живой юмор и объявлял конкурс на полуголых девочек на задней странице обложки. Я печатал телепрограмму и интересные статьи. Я полностью автоматизировал систему обработки информации, чем по максимуму снизил затраты и себестоимость, и вполне справедливо ждал эффекта.
Параллельно я приобщался к респектабельной жизни. Рестораны, ухоженные женщины и денежные друзья. Полёты на луну. Жизнь поманила, свершено другими красками, о которых я, сермяга, мог только догадываться. Окрыленный высшим светом и общением со своими респектабельными друзьями, я уже по инерции всматривался в мутного себя и в то что со мной происходило. Сытость и голод оглупляет. Одинаково. Первое усыпляет внимание, второе радикализирует. Нормальное мышление наверно возможно только в процессе нормального чередования того и другого. Ьез излишеств. Мышление сытое или голодное отражается на философии. Я сегодня с ужасом слушаю леворадикальные бредни голодных и праворадикальные шаманизмы сытых. И то и другое глупость, но за эту глупость человечество всегда расплачивалось кровью...
Я пополнел и расслабился. А издание росло слишком медленно. Дело в том, что рынок печатных СМИ очень быстро становился перенасыщенным всякими новыми и бессмысленными изданиями. Дело приобретало несколько затяжной характер. Шел четвертый месяц работы, а перспективы были ещё очень слабы, чтобы надеяться на результат, прогнозируемый в самом начале проекта. Надо было задумываться о продлении срока финансирования. До самоокупаемости издания надо было выдержать ещё пару месяцев, о чём я настоятельно убеждал Олега. Я демонстрировал ему честную статистику и растущий интерес читателей. Он сказал что ожидал худшего, и заявил что пара месяцев это просто чепуха.
Окрылённый его гарантиями и уже прогнозируемым успехом, я объявляю в газете конкурс, на самую невероятную житейскую историю, договариваюсь о рекламной поддержке на радио и пр. и оправданно предвкушаю победу над всеми скучными изданиями. И тут.
Совершенно неожиданно, финансирование газеты по части типографских расходов, со стороны Олега, первого соучредителя, прекращается. От слова, вообще. Самостоятельно издание печатанье тиража ещё не тянуло. Я пытался добиться аудиенции, но всё тщетно. Инвестор записал меня в игнор. Я рвал и метал. Хоть и не долго. С одной стороны мне было жаль потраченных сил и средств, с другой я отчётливо понимал, что всякое выяснение отношений с таким крупным мешком денег, чревато. Он прикрылся бы тем, что проект по части затрат, вышел за рамки ранее запланированного срока, и всё. Односторонне прекращение финансирования с боку финансиста Олега, автоматически снимало с меня всякую ответственность за дальнейшую судьбу предприятия в целом. Хотя горькое разочарование таки осталось: поклонники у нашей газеты уже были, ведь она была очень удобного формата (умещалась практически на ладонь), была озорной, краткой и насыщенной житейскими и пикантными умностями. Это было инновационное издание, которое я вынашивал долго. Но я не стал поднимать большой скандал. И оставил всё как есть. Народ разбежался без обид, так как работал без напрягов и понимал, что что-то подобное и должно было произойти. Создавалось газет много и много их гибло ещё на старте. Но я даже не предполагал чем всё это может обернуться.
Прошло полгода.
***Сидя в своём полуподвальном офисе внизу Кирова, принимаю незнакомый звонок на мобильник. Это звонила налоговая инспекция моего района. Вопрос был риторическим, мол, почему я не плачу налоги. Смешной вопрос. Я поясняю, что как физлицо - предприниматель, я плачу исправно всё, а по остальным родам своей деятельности у меня нет никакой прибыли, что документы у вас есть и всё такое, в том же духе.
- Как это нет деятельности, - ответили скептически в налоговой трубке. - У вас одного только бюджетного налога за прошлый год накопилось сорок шесть миллионов...
Я переспрашиваю, пока ещё весело, не ошиблись ли они часом? Но чем дальше я расспрашивал, тем тревожнее мне становилось. Постепенно, я стал смутно догадываться, что произошло. Взял такси и рванул в налоговую. Из налоговой меня, уже персонально, с эскортом, как VIP-должника, повезли в налоговую милицию. Дальше завертелось. Образцы подписей и допросы. Допросы и подписи. Очные ставки и долгие и нудные беседы на одну и ту же тему, где бабулесы, уважаемый.
Произошло следующее. Пытаясь сделать карьеру, мечтая о яхтах, девочках и шампанском, я оказался зиц-председателем Фунтом. Соучредитель мой, добрейшей души человек, инвестор Олег, имея вторую печать, и подделывая мои подписи, пропускал через нашу общую с ним фирму, такие деньги, от которых захватило бы дух у любого смертного. Не только у такого бедного редактора и бизнес карьериста как я. У меня, в результате головокружительных финансовых оборотов партнёра, возник многомиллионный налог перед государством.
Сделаю отступление.
***Спасение человечества, его счастливое поумнение, невозможно на коммерческой основе. Допустим война, голод, лишения и прочие катастрофы, подстёгивали науки и технологии, способствовали активным поискам обществами новых знаний, технологий, оптимальных социальных решений и устройств. Они стимулировали мозговые мыслительные процессы индивидов и групп, давали им ускорение, изощряли мышление и заставляли формировать понятийный аппарат.
А как же иначе! Жить то хочется!
В покое и нирване, никогда не рождается мыслительных напряжений, а значит и философских систем. Поэтому глупо предполагать что счастье и прогресс возможны, без борьбы, без вызова. Без катастроф. В комфорте. Еще глупее предполагать, что с отдельным человеком это может быть как-то иначе.
Так было не только со мной, но и с доисторическим животным, из которого эволюционировал человек. К примеру, каждый «святой пинок» моей биографии, всегда приводил меня в тонус, в чувство реальности. А целые общества он приводил к культуре, к самоорганизации людей, табуированию их поведения и мышления, формированию психокодов. Таких «святых пинков» в истории человечества было достаточно. И в будущем, думаю, их будет ничуть не меньше. Во всяком случае, единственным источником моего собственного увлечения философией, этим совершенно «бессмысленным» сегодня занятием, праздным и неопределённым, как это выходит некоторым образом, из названия конкурса, я считаю, является моя собственная судьба. Моя психофизиология, воспитание и стечение обстоятельств.
Действительно, во что ещё мог превратиться, проблемный, но темпераментный мальчик, ковыряющийся в своих душевных переживаниях, комплексах и проблемах, и постепенно начинающий ковыряться в проблемах общества, как и всего человечества, как в своих собственных, так как он вынужден уже себя ассоциировать с ним, по мере утраты своей собственной семьи и социальной идентичности? Но пока не об этом.
Мудрость раба и мудрость хозяина - это две разные философии. Мудрость наблюдателя и участника - тоже. И если мы думаем что социальные формы феодализма, монархии, рабовладения и общины, канули в лету, то мы глубоко ошибаемся. В модернизированном виде, в преобразованных формах, они сохраняют своё существование и поныне. Это как срез человеческого древа. В нём мы можем увидеть кольца и контуры, от раннего детства цивилизации до его современного состояния. Они навсегда вплетены в структуру исторического процесса общества...
Трещины дают нам возможность наблюдать эти кольца.
Я думал над этим, сидя на допросах и очных ставках, которые шли потоком и полностью изменили мою жизнь и быт. Машина безжалостно скрежетала своими лопастями прямо перед моим лицом. Ещё один шаг и.
С точки зрения большого «кидалова» всё было ясно. Бравые ребята, т.н. силовики взяли меня в работу, как и положено, вдохновенно и со вкусом, предвкушая лакомый кусок. Они любовно сдували с меня пылинки, ожидая урожая, и никак не могли поверить, что у меня за душой ничего нет, кроме макетов на компьютерах и кучи непроданных газетных тиражей, давно превратившихся в макулатуру, завалившую офис. Милиционеры, грустно смотрели на всё, что я делал, на бланки и картинки, на конкурс полуголых девочек на последней странице обложки, и телепрограмму для пенсионеров, и никак не хотели поверить в то, что я не смог урвать пару миллиончиков на личные расходы, из тех сотен, которыми ворочал и которые украл у государства.
Они пристально изучали всех моих родственников и их собственность, ближайшее окружение и друзей, они обнюхивали всё, чем я занимаюсь, с кем общаюсь и чем увлекаюсь. Они взяли на учёт всех моих любовниц и не могли понять, куда я девал миллионы.
Наступала критическая ситуация, когда нужно было всем решать что со мной делать. Милиции нужно было решать, что можно на меня повесить, а что нет, а Олегу, который спокойно ходил вокруг да около, нужно было думать, как на мне окончательно замкнуть все свои миллионные афёры.
***Человеку нужна философия, пока он человек, пока его жизнь представляет собой некий многоаспектный многослойный процесс, становление, линейное и нелинейное, требующее прогнозирования и формирования. Если же человек, исходя из превращения его в слабый и беззащитный биодовесок к технооперационым рыночным инфосистемам, перестаёт быть таковым, стало быть, и философия ему уже не нужна. Она бессмысленна, ибо предполагает процесс осознания им, человеком вопросов и проблем своего существования здесь и сейчас ВООБЩЕ. Так может думать только гегемон, каким человек, в массе своей, давно не является, ни де юре, ни де факто.
Судя по историческому процессу, современный массовый человек утрачивает не только своё право и возможность, но и СПОСОБНОСТЬ ОБОЩАТЬ, в пользу неких виртуальных техносистем принятия решений за него. Нынешний «техноромантизм автоматического счастья», технотронная религия будущего, идеофутуризм, совершенно не нуждается в человеческом осознании им своего места: всё и так будет хорошо, автоматически точно и правильно. Осознание заменяется обобщением, оно упрощается до понятия обработки данных. А алгоритмы сих автоматических обобщений будут задаваться по умолчанию, на основе ставших сакральными (и когда это случилось?) условно либеральных глобальных ценностей комфорта и частной собственности, которые ныне никем серьёзно не оспариваются и не упоминаются. Разве что социальной традицией, слабой и бесперспективной, и посему бесконечно маргинальной.
[продолжение]